О
Колтушах написано очень много - в историческом плане. Это и
«Павловские Колтуши», и история Колтушской церкви, и история парков и
бывшей помещичьей усадьбы. Неоднократно писала наша газета о Колтушах
периода Великой Отечественной войны, а недавние публикации Адриана
Селина раскрыли перед читателем еще одну страницу «неизведанных
Колтушей». Тема эта представляется поистине неисчерпаемой. Я же хочу
написать совсем о другом - о том, какими представлялись Колтуши
ребенку, ребенку 50-60-х гг. прошлого столетия.
Я помню,
что разделение «Колтуши» - «Павлово» существовало в моем сознании чисто
условно: когда я говорила об Институте, где проводятся опыты над
обезьянами и собаками и имеется питомник, я подразумевала Колтуши.
Напротив же, деление «Колтуши» - деревня «Старая» было очень четким, и,
проезжая на рейсовом автобусе из Ленинграда в Воейково, я всегда
мысленно отмечала эту границу: это значило, что большая часть пути уже
преодолена, и до родного Воейкова совсем недалеко.
По дороге
меня «сопровождали» деревянные домики, тогда еще не старые или, во
всяком случае, не казавшиеся такими. В те годы яркие краски - красная,
желтая - для окраски сельских построек почти не использовались;
преобладали зеленый, синий, серый и фиолетовый цвета, причем обычно не
светлых, а темных оттенков. Огородики перед домами были ухожены,
деревья плодоносили, но я не помню, чтобы было высажено столь много
красивых цветов, как сейчас. Почти у каждого домика был непременный
атрибут - собачья конура; псы были большие, серые и понурые, лаять на
все проходящее и проезжающее мимо им явно надоело. Летом вдоль дороги,
особенно в районе Янино, можно было встретить довольно много босоногих
и чумазых, кое-как одетых ребятишек, в общем, с переездом ЗА Заневский
пост как-то резко кончался город и начиналась деревня.
Я,
однако, хотя и была в то время горожанкой, чувства к этой сельской
местности испытывала самые нежные, и даже малоприятный запах,
врывавшийся в раскрытое окно автобуса, когда мы проезжали Янино (здесь
был свиноводческий совхоз), меня скорее радовал, чем огорчал. Я
понимала, что еще немного, еще чуть-чуть, и я окажусь НА ЗЕМЛЕ, и стану
такой же босоногой и чумазой: душа моя прикипела к Колтушским и
Воейковским местам еще задолго до того, как мы перебрались туда
насовсем.
Не буду описывать здесь наши летние детские забавы,
скажу только, что в сельской местности их было предостаточно, и поэтому
меня нисколько не удивляет, когда говорят что фантазия у деревенских
ребятишек развита сильнее, чем у городских: ПРИРОДА способна дать
гораздо больше, чем каменный капкан больших городов.
Павлово -
тоже было городком, только совсем небольшим. Но здесь царил ДУХ ВЫСОКОЙ
НАУКИ. Помню свое первое посещение музея-квартиры И.П. Павлова, мне
было, наверное, лет десять, может, меньше. Самым ярким впечатлением
стала … коллекция бабочек, которую собрал Иван Петрович. По-моему, она
экспонировалась на веранде Павловского домика. Дело в том, что я тогда
как раз увлекалась коллекционированием насекомых, собирала гусениц,
«выводила» бабочек из куколок - в общем, я мечтала стать энтомологом.
Интерьер Павловского музея так хорошо сохранился в моей детской памяти,
что, оказавшись там снова, уже много лет спустя, я без труда
«восстановила» все детали, дополнив их тем новым, что появилось в
экспозиции.
Еще больше, чем музей, нравился мне парк рядом с
ним. С пиететом смотрела я на бюсты выдающихся ученых, «выстроившиеся»
перед зданием, как бы охраняя Павловские секреты. Любимой моей аллеей
была лиственничная. В те времена Колтушское озеро не было еще таким
ухоженным, как теперь, но все же «в сезон» народу на нем собиралось
всегда много, однако гуляющие «вверх по горке» встречались нечасто, а я
и в отрочестве любила бывать одна. Колтушский криминальный мир в годы
моего детства не был еще столь развит и одинокие прогулки в тиши
тенистых аллей представлялись вполне безопасными.
Я подходила к
огромному вольеру. Если посчастливится, наблюдала, как служащие кормят
больших, но ловких и расторопных человекообразных обезьян: обезьяны (их
было двое) начинали беспокоиться, еще когда служитель только
приближался к клетке, они высоко подпрыгивали или же забирались на
решетку вольера, принимались ее нетерпеливо трясти, при этом издавали
призывно-утробные звуки, невольно пугая совсем маленьких детишек,
пришедших посмотреть на это «Павловское чудо» с родителями. Посетителям
подкармливать обезьян строго запрещалось, однако, исключений из этого
правила было предостаточно.
Мне нравились помимо больших обезьян еще
и «обычные», маленькие, мартышки. В клетках, расположенных в ряд, и
находившихся немного далее, за невысоким деревянным забором, можно было
увидеть даже павианов и гамадрилов.
По другую сторону
располагались клетки с собаками. Видимо, это были самые обычные собаки,
поскольку КОНКРЕТНО ни одной особи я не запомнила: в памяти
удерживается только что-то рыжее, снующее взад-вперед по клетке,
лающее, скулящее, беспокойное. Только начинала я свой «обход» с первой
клетки, сразу «поднимался» весь собачий ряд, передающий «лающую
эстафету» друг другу по мере моего приближения. К сожалению, я не могу
отделить в памяти эти более ранние, первые мои посещения «Павловского
уголка» и наслоившиеся на них более поздние. Помню только, что вскоре
«свободный проход» посторонних лиц был запрещен, и я направила свои
стопы к другой павловско-колтушской достопримечательности, то бишь,
бассейну с «золотыми рыбками».
Рыбки плавали легко и вольготно в
небольшом пруду, неподалеку от памятника Ивану Петровичу Павлову работы
скульптора Лишева. Я называла его не иначе как «памятник на горке», и
все понимали, о чем идет речь. Это был не просто памятник Павлову
вторым «героем», и героем полноправным была собака, так что правильно
он назывался «Памятник Павлову с собакой».
Этот маленький
«Павловский уголок» был для меня дорогим, трогательным миром моего
детства, когда «поездка в Колтуши» воспринималась как событие, хоть и
не столь большое, как поездка во Всеволожск, но тоже значимое.
В
общем, если уж быть откровенной до конца, ни Колтушей, ни Павлова я в
то время хорошо не знала. Но эти детские воспоминания-отрывки оказались
тем не менее столь сильными, столь «живучими», что вот закрою сейчас
глаза и вижу: стоит еще старая церковь Петра и Павла, то ли
красноватого, то ли сероватого цвета, полуразрушенная; не сгорела пока
«усадьба», и в барском доме работает амбулатория - там перевязывают мне
окровавленный палец; дальше - иду в помещение почты - деревянное
зданьице грязно зеленого цвета с расшатанным крылечком - посылаю
телеграмму своей школьной подруге, в Абхазию, в поселок Леселидзе;
вхожу в старый продуктовый магазин, там «выкинули» докторскую колбасу,
селяне отовариваются по-крупному.
Вот я и у Колтушского озера,
со мной - моя французская подруга Доменик (это уже позже, годы 70-ые).
Берега озера поросли осокой. Доменик останавливается и просит:
«Сфотографируй меня здесь». «Ну что ты», - возражаю я, - «пойдем
дальше, есть места гораздо красивее, поднимемся выше, на горку залезем
..» «Нет, здесь», - упрямо твердит Доменик и хватает меня за руку:
«Таня, ЧТО ЭТО? КАК это называется?» « Это … это, ну просто, говорит о
том, что здесь водоем не чищен - он зарос; это ряска». Доменик (она
преподает русский язык во Франции) достает блокнотик и записывает
крупно, печатными буквами: «РЯСКА». «Как красиво!» - восклицает она. «А
и впрямь красиво», - думаю я.
Уметь видеть красоту в обычном, не
путать безобрАзное с безОбразным, доносить до сознания забывших то, что
было когда-то дорого, и делать так, чтобы это дорогое ОСТАВАЛОСЬ
дорогим -дело не столько трудное, сколько неблагодарное. Однако, люди
занимаются этим испокон веков, значит, видимо, занятие это не столь уж
бессмысленное.
Доменик уедет к себе во Францию с частичкой
Колтушского озера в своем блокноте - и в своем сердце. Как-нибудь, во
время урока русского языка, она возьмет записную книжку и увидит, что в
ней загнут один уголочек. Откроет страничку. «Колтуши. Озеро. РЯСКА». И
улыбнется тепло.
ТАТЬЯНА МИХАЛКОВА
Фото Ольги ЗАЧЕК
[к содержанию номера]
